На продуваемой злыми осенними ветрами автобусной остановке нас было двое: я и коренастый, крепко скроенный мужчина с глубоко сидящими живыми глазами на скуластом лице. Одет он был в добротное, теплое пальто, и его нимало не беспокоила непогода. Моя же капроновая куртка плохо защищала от холода и, чтобы создать иллюзию тепла, я закурил, но пачка «Примы», приобретенная в здешнем сельмаге, была сыровата, сигарета горела плохо, боком, затянуться толком не удалось, и я с досадой швырнул ее в придорожную канаву.
- Может, табачку хотите? - видно, заметив мои затруднения с куревом, глуховатым голосом предложил попутчик. - Махорочки... Подичка никогда и не пробовали? А?
- Махорку? Нет, конечно. Кто ее сейчас курит? Все больше сигареты...
- Это верно. Наши деревенские тоже сигаретами дымят. Только что в них толку? Трава одна...- говоря все это, мужчина насыпал на клочок бумаги табаку, ловко скрутил цигарку, послюнявил кончик бумажки, обнажив крепкие желтые зубы, чиркнул спичкой, и моих ноздрей коснулся ароматный густой дымок. - Да вы попробуйте. Табачок знаменитый.
Я иронически взглянул на человека, усмехнулся:
- Чем же по-вашему может быть знаменита обыкновенная махорка? Это, извините, просто смешно.
- Дак как сказать... Махорка и воевать помогала,- мужчина прищурил глаза, уголки его губ дрогнули. - Вот этим вот табачком,- он тряхнул в руке пригоршню,- танк фашистский подожгли. Был такой интересный случай.
- Да бросьте... Махоркой - танк? Рассказывайте кому другому. Я в фантастику не верю.
Слова мои видно задели попутчика за живое. Он нервно передернул плечами.
- И не какая не фантастика. Это нынче ее полно, фантастики-то, а тогда была жестокая реальность в виде прущих на наши окопы танков,- мужчина коротко затянулся самокруткой и резанул по мне горячими глазами.
- И кто же поджег?
Мужчина молчал, будто прослушал вопрос. Потом взглянул на меня: ни смешинки, ни улыбки в глазах.
- Я поджег, - тихо сказал он.
- Ну и ну! - воскликнул я.
В голосе моем было столько недоверия, что попутчик сердито заерзал на лавочке и отвернулся, а меня уже охватил зуд любопытства.
- Так уж расскажите, - попросил я.
- Так вот вы не верите, сомневаетесь.
- Всякий бы на моем месте... А вы все-таки расскажите.
Человек медлил, часто и коротко затягивался дымом, взгляд его, неподвижный и задумчивый, устремился куда-то поверх голых верхушек деревьев, тесно обступивших мокрое шоссе. Потом послышался глубокий вздох, и окурок, рассыпая искры, полетел в кусты.
- Было это в сорок втором... Сидели мы в обороне. Не густо нас, пехоты, было, но держались крепко, намертво... Каждый боец дело свое знал. Я из ручника пехоту отсекаю, пэтеэровцы танки выщелкивают. Только танков шло видимо-невидимо. Снаряды вокруг землю пашут, мины воют... Как оглушило меня, не помню. Очухался, чувствую - волокут. Неаккуратно так, за ноги. Голова по мерзлым кочкам кадриль отбивает, а руки в кистях связаны. Хлестанула по сердцу боль - в плен меня тянут. И не о смерти я в тот момент думал - о позоре... Гляжу, взвалили меня на танк ихний, в люк протискивают. Я телодвижения всякие начал делать. Не желаю в люк! Врезали они мне по печени автоматом, и очутился я в танке. Тьма, теснота, вонища... И мучители мои рядом; и по бокам, и сверху. Смеются, зубами сверкают, на меня пальцем показывают. «Иван - капут!» - кричат. Рады, что в плен меня захватили. Потом, когда поехали, закурили фрицы. Табачный дым мне в ноздрю бьет. Ох, как захотелось перед смертью закурить!
- Раухен! - кричу что есть силы.- Курить! Мать вашу так! Гляжу - поняли. Один сует мне в губы сигарету зажженным концом. Ткнул разок, другой. Опалил губы. Я головой кручу, а они гогочут. Снова сует, но уже как надо. Я и тут головой кручу, кивком на карман свой показываю. Докумекали, руки развязали. Покрутил я затекшими кистями - и в карман. Самосад там. Аккурат Настя моя накануне посылку прислала. Табачок мы всем стрелковым отделением курили, да осталось еще. Ну, свернул я цигарку толщиной этак в два пальца. Фрицы загалдели, хихикают. Один, услужливый такой, зажигалку горящую подносит. Стал я раскуривать. Дух родной пошел, за душу щиплет. Чувствую - злость во мне поднимается страшной силы. Курю я, а сам прикидываю, какой бы мне урон фашистам нанести. Руки развязаны, можно и схватиться. Только что ж сделать? Осмотрелся, рукой пошарил - ничего тяжелого не подвернулось. Одно оставалось - самокруткой в глаз ихнему унтеру. Это он сигаретой мне в губы тыкал. Курю. Самокрутка потрескивает, на конце ее уголек светится величиной с ноготь большого пальца. Сейчас, думаю, ткну в глаз гаду и конец. Затянулся покрепче - искры полетели. Зашевелились фрицы, тушить бросились. На меня автоматом замахиваются. А я тяну во всю силу да так, что уголек-то красненький взял, да отвалился и покатился на дно. Ох, думаю, незадача. Чем же я буду унтеру в глаз тыкать?
Танкисты зашумели, на пол тряпку бросили, уголек давай тушить. Да где там! На дне танка вспыхнуло, голубые огоньки во все стороны побежали, а потом и полыхнуло. Как лягушки повыпрыгивали танкисты наружу. Я последним, еле успел выкарабкаться. Да автомат ихний не забыл прихватить. Одним словом, доставил я малость обгоревших фашистов в свое расположение. Самого тоже припалило. Вот какая моя махорочка! Да ты не бойся, закуривай,- и он насыпал мне в горсть пахучей махорки.
